19.09.2007 Политика

Эксперты журнала The New Times в главной теме последнего номера "Страх"

Недавно корреспондент The New Times пытался оставить конверт с бумагами на охранном посту одного весьма непростого московского дома. Охранник взять конверт отказался. «А вдруг там отрава?» — совершенно серьезно выпалил он. И — захлопнул окошко.
Охраняет он тех, кто носит на петлицах «щит и меч».
Все, что вы хотели узнать о своих и наших общих страхах и о чем боялись спросить, — в главной теме номера журнала The New Times. (Мнения всех экспертов по данной теме читайте в журнале от 17 сентября).


Почему мы, как в прежние времена, не хотим говорить по телефону на всякие деликатные темы? Почему не доверяем электронной почте наши маленькие житейские секреты точно так же, как когда-то не доверяли почте бумажной? Почему назначаем деловые встречи в укромных местах?

Евгений Киселев


Почему серьезные бизнесмены предпочитают проводить особо важные переговоры где-нибудь в Лондоне или Париже? Почему держат наготове загранпаспорта с многократными шенгенскими, английскими, израильскими визами и приобретают гражданство экзотических стран? Почему у сравнительно молодого человека, никогда особо не жаловавшегося на сердце, случается инфаркт, когда его вызывают в прокуратуру в качестве свидетеля по одному громкому «хозяйственному» делу, как это произошло с моим хорошим знакомым?

Да потому, что в страну вернулся страх. И даже то обстоятельство, что пока еще можно вести крамольные речи в эфире «Эха Москвы», писать вольнодумные тексты на сайтах в интернете и ездить за границу, этого не меняет.

Вот и знакомец мой волновался не зря: как потом выяснилось, на том самом допросе ему собирались предъявить обвинение и переквалифицировать из свидетелей в обвиняемые и препроводить в СИЗО. Где он, наверное, до сих пор и находился бы, а не в Лондоне, где живет на самом деле и, как сказал бы Жванецкий, жалеет страшно.

Бизнесмены очень быстро сделали правильные выводы из дела Ходорковского, и не только из него. Вот глава концерна «Нефтяной» и одноименного банка Игорь Линшиц имел неосторожность назначить председателем совета директоров банка оппозиционного политика Бориса Немцова, а потом, как утверждают, в компании Немцова поехал покататься на лыжах куда-то в Альпы, где встретился с другим оппозиционером — Касьяновым. То есть с Касьяновым было нужно повидаться Немцову, а Линшица черт дернул отправиться за компанию.

В результате банка нет, концерна нет, Линшица тоже нет. В России нет.

Опять же, история с Гуцериевым, тоже очень поучительная. Не надо скупать активы «ЮКОСа», если в Кремле вас настоятельно просят этого не делать.

Страх доводит некоторых совсем уж до смешных вещей. Один олигарх, как утверждают злые языки, завел себе охрану, состоявшую из сотрудников некоего провинциального правоохранительного органа. У них при себе был самый настоящий ордер на арест этого самого предпринимателя и предписание немедленно доставить его в одну из северокавказских столиц, причем документы эти периодически обновлялись.

Если бы вдруг кто-то решил всерьез задержать бизнесмена, то сопровождающие сказали бы: «Извините, ребята, но мы вас опередили, «клиент» уже наш. Вот, приняли его (то есть арестовали), везем к себе». Отвезли бы его, разумеется, в аэропорт, где всегда стоял под парами частный самолет, который взял бы курс отнюдь не в сторону Северного Кавказа.

Последние кадровые решения Кремля лишь усиливают страхи «элиты». Слово беру в кавычки, потому что после решения президента назначить новым премьером никому не известного чиновника по фамилии Зубков стало ясно, что это никакая не элита, а перепуганное, сбившееся в кучу стадо. Путин фактически сказал им всем: «Вы никто и звать вас никак. И ваше мнение я в гробу видал. Кого хочу, того и назначу: министром обороны, премьером, преемником». Дальше, по примеру Калигулы, только пони Вадика ввести в сенат. «Элита» и это одобрит



Чего боятся россияне. The New Times проанализировал динамику страхов сограждан за последние 15 лет. Чего мы боялись, боимся и будем бояться, а главное, кому наши страхи могут быть выгодны — об этом рассказали ведущие социологи и специалисты по психологии масс.

Наталья Морарь


Человек существо стадное и несамостоятельное. Как существо несамостоятельное, он зависим и беззащитен. Поэтому он боялся, боится и будет бояться всегда», — уверен доктор психологических наук, профессор кафедры социальной психологии МГУ Александр Донцов. Данные социологических опросов, проводимых с конца 1980-х годов, подтверждают слова ученого. Эти же цифры говорят: с момента распада СССР и по сей день российское население едва ли стало бояться меньше. Как в 1991 году, так и сейчас шкала страхов обычного россиянина не изменилась, налицо лишь незначительная динамика в цифрах.

Чего страшатся больше всего?

Как и 15 лет назад, наибольший страх вызывают потеря близких, война, нищета, старость, болезни, беспомощность, произвол властей, голод, физическое насилие, гнев Божий, собственная смерть и публичные унижения. Ничего не боялись тогда и не боятся сейчас всего 5% населения — в основном это мужчины до 29 лет, не получившие высшего образования. Наиболее острый на сегодняшний день страх — потери близких — за последние 15 лет прибавил почти 9%. Если в 1991 году этого опасались 45% населения, то к концу прошлого года уже 54%. «Такая картина характерна для обществ с очень простой и неразвитой социальной структурой. Это, если хотите, некий признак примитивизма, — рассказывает директор Левада-Центра Лев Гудков. — На Западе страх потери близких в разы меньше. Это не значит, что они меньше любят своих детей или родителей, но общая тревожность там ниже. Семья не является единственным пристанищем для человека и единственной для него защитой: в такой роли там также выступают разные объединения и общественные организации. В конце концов, со своей проблемой человек может обратиться в суд, у нас же доверие к институтам государства крайне низкое и все, что остается, это обращаться за помощью к самым близким людям, к родственникам».

Война и Божья кара

Следующий по значимости страх — войны — заметно потерял в весе, уступив лидирующую позицию страху потери близких. С 53 до 43% (в 1991 и 2006 годах соответственно) сократилось число тех, кто опасается войны или массовой резни. По мнению социологов, это легко объяснимо тем, что советская идеология постоянно убеждала граждан в существовании угрозы агрессии со стороны вражеских государств. «Советские люди почти все время жили в этом страхе, — говорит социолог Левада-Центра. — Страх постепенно начинает уходить, но процесс слишком долгий, потребуется смена нескольких поколений, а не просто уход тех, кто еще помнит Вторую мировую». На фоне ослабевания страха войны заметно возрос страх нищеты, прибавивший целых 11%. Также возросла боязнь старости и беспомощности. Лев Гудков уверен: «Оба страха имеют исключительно социальную природу — у людей нет надежды на институты, которые могли бы обеспечить нормальные условия жизни». Однако на этом фоне заметно уменьшился страх голода — с 32 до 22%, что является результатом адаптации населения к изменившимся после распада СССР условим жизни. Как 15 лет назад, так и сейчас эти три страха наиболее актуальны для людей наименее обеспеченных и пожилых.

Страх Левиафана

Растет страх перед произволом властей — с 16 до 22%. «Рост в 5% достаточно существенный. Это выражение кризиса неконтролируемости власти, — считает социолог. Когда мы задаем вопрос о конкретных случаях административного, бюрократического или милицейского произвола, получается, что

больше половины населения страны — около 60% — чувствуют себя незащищенными от произвола чиновников, причем в большинстве своем это наименее защищенные слои и наиболее активные люди среднего возраста. Одним словом, те, кого больше «доят». Далее в иерархии страхов обычного россиянина следует страх физического насилия. Его чаще испытывают молодые женщины в возрасте до 29 лет. Меньше стали бояться Божьего гнева. Почти так же, как и раньше, россияне боятся собственной смерти (8%) и публичных оскорблений (9 и 7% в 1991 и 2006 годах соответственно).

Россия, как Китай

«Шкала страхов российского человека достаточно хорошо характеризует все наше общество, — говорит Лев Гудков. — Глубоко укорененный страх перед государством и одновременно надежда на то, что помочь смогут только самые близкие тебе люди, характерны для посттоталитарных и авторитарных режимов. Такое сочетание страхов характеризует человека пассивного, а не деятельностного. Человек терпит жизнь, но не утверждает себя через достижения, через реализацию себя». В этом смысле Россия наиболее близка к Китаю, считает социолог. «Люди переживают страх за близких именно потому, что семья для них — единственное прибежище. Вся социальная жизнь сводится к семейным проблемам. Человек не включен в гражданское общество, в политическую жизнь. Он ни на кого не может рассчитывать — ни на суды, ни на профсоюзы, ни на партии, ни на благотворительные общества. На Западе боятся в первую очередь безработицы. Потеря работы — потеря статуса, социального обеспечения. Если человек имеет работу, он включен в систему социальных институтов, которые гарантируют ему жизнь, социальную страховку. Человек там не чувствует себя уязвимым. В России все наоборот», — резюмирует Лев Гудков.

Предвыборные страхи

Среди специалистов по социальной психологии идет дискуссия о природе страхов: они насаждаются или же укоренены в человеке? «Действуют оба механизма — страхи одновременно и насаждаются сверху, и изначально укоренены в человеке. Вопрос только в том, кем они насаждаются, кто нас систематически запугивает и с какой целью», — говорит Александр Донцов. «Чувство страха выгодно, потому что человек в таком состоянии более внушаем и менее способен принимать самостоятельные решения, он теряет способность думать и нормально ориентироваться, способность спокойно и логично рассуждать, умение точно опознавать события, которые происходят вокруг. Аффект — а страх, безусловно, таковым является — и интеллект связаны обратно пропорционально, — продолжает психолог. — Человека в состоянии страха легче мобилизовать, что позволяет в большей степени контролировать его поведение». Механизмы насаждения страха достаточно просты, уверен Александр Донцов: «Возьмите хотя бы сенсационный принцип построения новостных и любых других программ на телевидении — они сплошь и рядом начинаются с новостей о несчастьях. Это наиболее простой и эффективный способ аккумуляции любого рода страхов».

«В преддверии грядущих парламентских выборов, естественно, каждая из политических сил будет использовать страхи. Кто-то будет преднамеренно насаждать страхи, кто-то будет, наоборот, стараться их погасить своими предвыборными программами, — уверен президент Международного союза боевых искусств Иосиф Линдер. — Столько, сколько существует государство, столько же и существует система управления массами. В том числе и при помощи страха» .



В России сложилась культура страха. Сложилась не сегодня. 70 лет советского террора. Две мировые войны и оккупации. Столыпинские «галстуки». Столетия крепостничества.



Анна Варга
кандидат психологических наук, завкафедрой системной семейной психотерапии Института практической психологии и психоанализа



Короткие периоды относительного либерализма — хрущевская «оттепель», перестройка, 90-е Ельцина — были слишком коротки, чтобы переломить тенденцию. Страх столетиями был основным механизмом управления государством и его подданными. Потому политики и сейчас культивируют страх: как минимум, они уверены, что этот инструмент работает. Основная популяция — это потомки тех, кто боялся: крепостных царского времени, заключенных ГУЛАГа. Государство привычно пугает, люди привычно боятся.

Страх и тревога — это эмоции. Функционирование эмоциональной системы у человечества подчиняется определенным закономерностям. Первейшая из них: состав и качество индивидуальной эмоциональной системы во многом определяется тем, что чувствовали наши предки. Как показал малоизвестный в России великий психотерапевт Мюррей Боуэн, эмоции передаются по наследству. Народные поговорки вроде «страх поротой задницы» тому подтверждение.

«От тюрьмы и от сумы не зарекайся

В отличие от других эмоций, человек не может игнорировать тревогу и страх. Это как голод. Нужны или нарушения психики, или очень специальная ситуация, чтобы человек игнорировал голод и довел себя до голодной смерти. Так же и с тревогой. С ней нельзя не считаться. Если человек чувствует тревогу, он старается ее уменьшить, избежать страха. Страх — физически неприятное чувство. Пот, сердцебиение, нарушенное дыхание, чувство бессилия и паника. Многим кажется, что они умирают. Ничто так не истощает человека, ничто так не вредит его здоровью, как страх. Его трудно забыть. В коллективной памяти сохраняются поведенческие стратегии, направленные на уменьшение тревоги и на избегание таких ситуаций, которые могут вызывать страх. Известны предписания национальной культуры, позволяющие как-то снижать страх.

Например, «от тюрьмы и от сумы не зарекайся»: каждый может попасть в тюрьму или обнищать и пойти по миру с сумой за подаянием. Эта поговорка работает по принципу «кто предупрежден, тот вооружен».

Сценарии выживания

Внешняя среда существования людей в России практически во все времена была опасной, угрожающей. Семьи вырабатывали многообразные сценарии выживания. Самые популярные сценарии недавнего советского прошлого — делать продовольственные запасы. До конца 50-х годов многие образованные семьи направляли детей на обучение в медицинские вузы, потому что в лагере (посадить могли любого) врач вернее выживал, чем человек другого профессионального опыта. Сегодня многие семьи работают над сценариями финансового поведения: доверять сбережения государству — не доверять. Куда их вкладывать, как бы за границу детей отправить. Моделируя сценарии выживания, родители создавали и создают определенную картину мира — картину, полную опасностей, а она, в свою очередь, порождала страх уже у следующего поколения. Так образовалось «тревожное кольцо» и создалась особая культура — травмоцентрическая: «мы те, кто пережил страх, беду и горе (голод, войну, коллективизацию и т.п.)». Бояться не стыдно. Собак, темноты бояться, конечно, взрослому человеку неловко, а вот опасных людей, американцев за океаном, завистников за соседней дверью, подсиживающих тебя коллег опасаться мудро. Кто не боится, тот дурак недальновидный. А кто боится, тот развивает систему защиты: посылает летать по свету стратегические бомбардировщики, перед соседями прибедняется, за мужем-женой нет-нет да и последит — вдруг измена на пороге.

Страх как инструмент манипуляции

Апелляция к старым страхам — даже если их в реальности уже нет — прекрасный инструмент манипуляции людьми. Посадили богатого и успешного — напомнили: в России всегда сажали и могут посадить любого. Хотя понятно, что повторение масштабных репрессий сегодня практически исключено. Принудили, по разным причинам, пару-тройку известных людей уехать за границу — и вот уже в Лондоне русскими скупаются целые районы. Напомнили: инакомыслие российским государством не поощряется. Наступил холодок в российско-западных отношениях — и вот уже по центральным телеканалам то один, то другой политик говорит, что США чуть ли не готовы идти на Россию войной. Меж тем страх «все что угодно, лишь бы не было войны» жив. Напомнили — и он снова начинает работать.

Двойная ловушка

Наконец, российская власть вполне успешно использует и такой инструмент во внутренней политике, как «двойные послания». «Двойные послания», или «двойная ловушка» — термин, введенный антропологом Грегори Бейтсоном и используемый в клинической психиатрии. Суть концепции Бейтсона хорошо иллюстрируется на примере общения матери и ребенка.

Мать приходит в больницу к сыну, страдающему психическим заболеванием. Ждет его в холле. Он выходит к ней и садится рядом, близко. Мама отодвигается. Сын замыкается, деревенеет и молчит. Мама говорит: «Ты что же, не рад меня видеть, что ли? — И добавляет: — Не надо стыдиться своих чувств, милый». На одном коммуникативном уровне мать показывает ребенку, что она хотела бы увеличить дистанцию (отодвигается от сына подальше), при этом на словесном уровне утверждает обратное. Ребенок не понимает, на какую часть материнского «двойного послания» ему следует реагировать — на язык тела или язык слов? Так он попадает в «двойную ловушку»: любой

его выбор может оказаться неправильным. В результате ребенок замыкается, уходит в себя: он расстается с окружающими не столько физически (он и не может этого сделать, поскольку зависит от взрослых, от матери), сколько психологически, и это ведет к шизофрении.

Вот эти «двойные послания», как показали дальнейшие исследования, практикуются в самых разных средах и сферах жизни: и в семьях психически больных, и в семьях обычных, и в организациях (в отношениях начальник-подчиненный), и в политике. И везде создают ловушки, сеют тревогу и страх.

Сегодня «двойных посланий» в российской внутренней политике стало много и по разным поводам. «Двойное послание» бизнесу: сначала «правила для всех одинаковые», «все равноудалены», «диктатура закона» — все это известные слова президента Путина. Потом дело Ходорковского, которое показало, что правила вовсе не для всех одинаковые. «Двойное послание» ученым: дела Сутягина, Никитина и еще с десяток процессов против ученых о разглашении государственной тайны. С одной стороны — наука должна развиваться, для чего необходим свободный обмен информацией. С другой — стало «доброй» практикой возбуждать дела за публикацию информации, взятой из открытых источников (дело Сутягина) или рассекреченной десять и более лет назад (дело новосибирских ученых). «Двойное послание»: «развивайте науку, но — не развивайте науку». «Двойное послание» пенсионерам: государство заботится о своих стариках, но тут же сокращает выдачу лекарств или делает остродефицитными необходимые им препараты. Результат: «живите хорошо — умрите побыстрее».

Список подобных «двойных посланий» власти можно легко продолжить. Объединяет их одно: так же, как больной ребенок в примере Грегори Бейтсона не может физически порвать с матерью, поскольку зависим от нее, так и граждане обречены на тот или иной контакт с властями предержащими. Это и есть «двойная ловушка».

«Двойные послания» увеличивают неопределенность в обществе и, естественно, порождают страх: к действительности, пронизанной «двойными посланиями», очень трудно, если не невозможно, приспособиться. Казалось бы, нет массового террора, границы открыты, а тревога в обществе растет. Что будет — неизвестно. Но что-то будет. И катится тревожное колесо



1934—1937, 2004—2007: опыт сравнительного страховедения

Андрей Колесников


1937 год состоялся, потому что жить стало лучше, стало веселее». 1937 год стал прямым следствием массового конформизма.

Всерьез катастрофа начиналась в 1934-м, но все ясно было уже раньше. До 2004 года тоже в принципе было понятно, что дело закончится тотальным наступлением государства.

В 1934-м на XVII партсъезде Калинин констатировал: «Все бывшие видные руководители оппозиции признали себя политическими банкротами, а свои платформы — неоплаченными векселями». Всеми выступавшими на съезде двигал страх.

В том же году к личной победе Сталина удачно подверстался повод для массовой поддержки. Это эпопея «Челюскина», который не был приспособлен для плавания во льдах. Из авантюры Сталин выжал максимум пиара. Произошла, по определению Бернарда Шоу, «полярная трагедия, превращенная русскими в национальное торжество». Спустя годы мы опустим батискаф на дно Ледовитого океана: смысла не больше, чем в «Челюскине».

В 1937-м полярники уже дрейфовали на станции «Северный полюс». В июне 1937-го расстреляли Тухачевского и других военачальников. Советские писатели подписали по этому поводу восторженное письмо. Впрочем, Пастернак кричал на приехавшего к нему за подписью клерка: «Товарищ, это вам не контрамарки в театр подписывать!» В 2005 году среди мастеров культуры, подписавших письмо против Ходорковского, не найдется своего Пастернака… А спустя неделю после расстрела Тухачевского состоялся перелет Чкалова—Байдукова—Белякова через Северный полюс в США. Трудящиеся в едином порыве получали идеологическую анестезию. Конформизм стал наркотиком от страха.

В 1934-м убили Кирова и вышел кинофильм «Веселые ребята». Эти два события не противоречили друг другу. Жить становилось лучше и веселее.

В 1934-м в официальном лексиконе появилось слово «Родина». Начал коваться особый советский патриотизм, который потом оформится в литую формулу «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина…». Дорогой Иосиф Виссарионович тем самым вошел в каждый дом и сел за каждый семейный стол.

Вождь призвал под ружье инженеров человеческих душ. В 1934 году с большой помпой был проведен первый съезд советских писателей. Власть позаботилась и о материальной стороне дела: за две недели до съезда была создана писательская кормушка — Литфонд. А вскоре в Переделкино началось строительство профессионального «гетто».

Главное же, Сталин через голову партийной бюрократии стал все чаще обращаться к народу. Он взял народ в союзники. В 1935 году в Парке культуры был проведен первый советский карнавал. Параллельно отменялись карточки на продовольственные товары. «Сын за отца не отвечает», — сказал Отец про лишенцев. На кремлевские башни были водружены звезды. И надо ли удивляться тому, что Стаханов именно в этом году установил мировой рекорд. На совещании стахановцев в конце 1935-го были сказаны те самые слова: «Жить стало лучше, жить стало веселее». Наконец, 1936 год, год сталинской Конституции, граждане встречали, вдыхая запах хвои: Сталин разрешил елки, отмененные в 1929-м.

В 1936 году международная обстановка подарила Сталину гражданскую войну в Испании. Вождь закончил создание волшебной страны, населенной героями-полярниками, инженерами человеческих душ, стахановцами, борцами за свободу Испании. Но исподволь строил другую страну, для населения которой покорение Арктики не заканчивалось званием академика и дачей в Серебряном бору.

У 1937 года множество уроков. Один из них — печальная повесть о страхе и конформизме, о самообмане и самовнушении целой нации, которая заставила себя поверить в то, что жить стало лучше, жить стало веселее.